ВИКТОР АРОМШТАМ, видео
ИВАН ДЖАБИР, фотографии
10 февраля 2015 года в актовом зале Домового храма св. мц. Татианы при МГУ прошла лекция протоиерея Димитрия Струева, организованная совместно Лекторием «Правмира» и Татьянинским творческим содружеством. Тема лекции: «Роман «Преступление и наказание» как ответ Достоевского на вопрос «В чем есть православие»».
Протоиерей Димитрий Струев — руководитель молодежного культурного центра «Экклезиаст» (г. Липецк), выпускник филфака ВГУ, в 2008-2014 годах старший преподаватель кафедры истории и теории культуры ЛГПУ.
Роман всем нам знаком еще по школьной программе, и там, как мне запомнилось, он изучался преимущественно с позиции выяснения вопроса, этично или неэтично убивать старушек. Путем достаточно долгих диспутов мы приходили к выводу, что старушек все-таки, наверное, убивать не следует. Огромный пласт тех смыслов, которые Достоевский вкладывал в роман, оставался за пределами нашего поля зрения.
Потом я наткнулся на цитату из записок Федора Михайловича, которые делались во время работы над романом: «Идея романа – в православии. Что есть православие?» Сначала я удивился, потом решил роман перечитать. После этого я стал приходить на уроки к старшеклассникам и пытаться говорить об этом романе, но говорить с иной точки зрения, нежели им было привычно и нежели было привычно учителям.
Сегодня я попытаюсь школьный урок, аналогичный тому, который я обычно провожу в липецких школах, провести здесь, в этих стенах, с вашим участием. Правда, сейчас я все-таки немного раскрываю карты, а встречу со школьниками я не начинаю с разговора о православии.
Я прихожу и начинаю убеждать их в том, что идея Родиона Романовича Раскольникова вполне имеет право на существование. Начинаем обсуждать аналогичные примеры из истории. Я спрашиваю, кому поставлены памятники в городе или в городах, где мы живем или они живут, чьими именами названы улицы. Мы перебираем героев XX века, из которых очень многие персонажи оказываются с даже не по локоть, а гораздо в большей степени в крови руками и прочими частями тела.
Для нас это народные герои. Сколько поколений советских детей плакало над любимым образом Василия Ивановича Чапаева, трагически гибнущего в фильме? Любимый герой советской детворы. Когда мы изучаем его реальную биографию и узнаём, чем он прославился в годы гражданской войны, то понимаем: да, есть действительно великие люди. Это какая-то особая каста или особая раса, те, для кого убийство не является чем-то предосудительным, любое кровопролитие для них оправдано, потому что это герои, это великие люди.
Вот Алена Ивановна в романе пользы никому не приносит, ничью жизнь не делает лучше, наживается на человеческом горе. Во-первых, правое дело – устранить этот зловредный объект вообще с лица земли, во-вторых, деньги, которые освободятся из-под ее власти, употребить на что-нибудь разумное, доброе, вечное – одни плюсы, минусов никаких. Дети, разумеется, возражают: «Как же лишать человека жизни? Это не хорошо, это нарушение заповеди не убий». Но это для твари дрожащей заповеди написаны, мы же только что проанализировали и поняли, что для сверхчеловека никаких подобных ограничений быть не может!
Дети некоторое время удивляются, что пришел батюшка в рясе, с крестом и агитирует какие-то странные дела совершать. Но постепенно я отметаю их контраргументы, и когда возражения заканчиваются, говорю: «Ну, что? Топором обзавестись нетрудно. Осталось найти подходящую старушку, и вперед!»
И вот здесь, когда школьники окончательно входят в состояние когнитивного диссонанса, я говорю: «Стоп. Вроде всё логично, и всё-таки что-то не то, да? Давайте искать слабое место, давайте искать слабое звено в цепочке наших рассуждений». Очень редко, но бывает, что дети сами в логике Родиона Романовича Раскольникова находят слабое место.
Иногда встречаются такие дети, которые сами находят ответ, но в тех случаях, когда они сами не находят, я задаю наводящий вопрос: «Скажите, а Раскольников действительно думает в первую очередь о благе для человечества? Это основная мотивация для постановки вопроса, соответственно, последующего эксперимента?» Для тех, кто роман читал, ответ очевиден. Таким образом мы нащупали понятие гордыни.
Таким образом, мы принимаем идею Раскольникова, и после чего естественным образом постановку вопроса «тварь ли я дрожащая или право имею?» признаем закономерной. Я задаю школьникам вопрос, который в этой аудитории, я думаю, не сработает, потому что люди здесь сидят все-таки взрослые.
Но там сидят подростки, десятиклассники, и им я задаю вопрос: «Ну что, все готовы признать себя тварями дрожащими?» Кто ж в таком возрасте, в десятом классе, себя тварью дрожащей признáет? Говорю: «Так, а как выяснить все-таки, к какой из двух категорий людей вы относитесь?» И приходим к тому, что идея эксперимента – идея вполне здравая.
Дети некоторое время удивляются, что пришел батюшка в рясе, с крестом и агитирует какие-то странные дела совершать. Но постепенно я отметаю их контраргументы, и когда возражения заканчиваются, говорю: «Ну, что? Топором обзавестись нетрудно. Осталось найти подходящую старушку, и вперед!».
И вот здесь, когда школьники окончательно входят в состояние когнитивного диссонанса, я говорю: «Стоп. Вроде всё логично, и всё-таки что-то не то, да? Давайте искать слабое место, давайте искать слабое звено в цепочке наших рассуждений». Очень редко, но бывает, что дети сами в логике Родиона Романовича Раскольникова находят слабое место.
Иногда встречаются такие дети, которые сами находят ответ, но в тех случаях, когда они сами не находят, я задаю наводящий вопрос: «Скажите, а Раскольников действительно думает в первую очередь о благе для человечества? Это основная мотивация для постановки вопроса, соответственно, последующего эксперимента?» Для тех, кто роман читал, ответ очевиден. Таким образом мы нащупали понятие гордыни.
Протоиерей Димитрий Струев: Логично, да. Как это обосновать?
– Первый шаг всегда сложнее сделать, первое больше всего запоминается. Он долго думал, первое совершать или не совершать, по этому поводу и продолжал переживать.
Протоиерей Димитрий Струев: Первое убийство он не просто задумал, он его обосновал, оправдал для себя. Он подвел под него теоретическую базу. Второе – никак не обосновано, он даже не задумывается о том, чтобы его оправдать или обосновать. Просто эта опция выключена. Почему?
– Потому что он уже за чертой.
Протоиерей Димитрий Струев: Вот, это ключевое – за чертой. Мы переходим к вопросу: когда, собственно, совершено преступление, когда Раскольников «пере-ступил»? Получается так, что не занесенный над Аленой Ивановной топор, не этот миг был переступанием черты. Некая точка невозврата была пройдена до этого – в тот момент, когда он окончательно решил свой эксперимент осуществить.
Действительно, после этого он не вспоминает о втором убийстве просто потому, что его сознание уже находится в ином состоянии. Не потому, что второй раз легче, а потому, что он уже в каком-то смысле другой человек. Разумеется, он не стал сверхчеловеком, так же, как Адам и Ева не стали богами, напротив, они утратили то, что имели изначально, им от Творца данное. В библейском тексте Бог задает Адаму вопросы: «Адам, где ты?» Помните? Казалось бы, зачем всевидящему Творцу задавать вопросы о том, что и так очевидно?
Общее мнение толкователей повествования о творении сводится к тому, что Адаму предоставляется возможность покаяния. Адам отвечает на вопросы, он все отвечает правильно. Я у школьников спрашиваю: чего не хватает в этих ответах? Ответы привожу, цитирую, спрашиваю: «Чего не хватает?» И школьники в большинстве своем все-таки додумываются, что слова «прости» почему-то не хватает, хотя оно, наверное, должно было бы прозвучать.
Почему Адам не говорит «прости»? Это уже сознание, измененное грехопадением. Это уже струнка гордыни, зазвучавшая в его душе, а гордому человеку очень трудно выговаривать слово «прости».
Это уже изменение сознания. Мы видим уже измененное сознание Раскольникова, в котором, собственно, второе убийство не воспринимается как убийство, но все его дальнейшее внутреннее, нравственное мучение происходит вокруг этой точки невозврата. Не вокруг жестокости или каких-то деталей убийства, а вокруг той точки невозврата, когда он принял решение переступить черту ради того, чтобы ощутить себя сверхчеловеком.
Верит ли Раскольников в Бога? Кто-нибудь помнит об этом?
– Постепенно открывает для себя. Первоначально мысли о Боге ему не близки. Мне кажется, он знает, что Бог есть.
– Постепенно он задумался над смыслом жизни.
Протоиерей Димитрий Струев: Как раз все наоборот. Он верит до этой точки невозврата и отрицает Бога после. Помните момент колебания, когда он почти передумал, отказался, отрекся от идеи, мечты, которую он назвал проклятой? В какой момент это происходит, если кто-то более-менее хорошо помнит текст романа, это отречение от замысла?
Там очень интересная цепочка событий: письмо матери, после письма матери сон, когда он в изнеможении, в тяжелейшем нервном напряжении после письма матери валится где-то на газон посреди Петербурга, засыпает в траве и видит сон с лошадкой, в котором он возвращается в детство. Так вот, там очень интересная цепочка событий.
Дело в том, что мы обычно письмо Пульхерии Раскольниковой обсуждаем только в ситуации с Дунечкой, которая собралась замуж за Лужина, и эмоциями Раскольникова, вызванными этой новостью.
Но очень интересный финал у этого письма, и очень интересно складываются дальнейшие события, с Раскольниковым происходящие. «Молишься ли ты Богу, Родя, по-прежнему и веришь ли ты в благость Творца и Искупителя нашего? Боюсь я в сердце своем, не посетило ли тебя новейшее модное безверие? Если так, то я за тебя молюсь. Вспомни, милый, как еще в детстве своем при жизни твоего отца ты лепетал молитвы свои у меня на коленях и как мы все тогда были счастливы. Прощай, или лучше до свидания. Обнимаю тебя крепко-крепко и целую бессчётно. Твоя до гроба Пульхерия Раскольникова».
Заметьте: напоминание о детской вере, о детских молитвах и упоминание об отце, который в детские года Раскольникова еще был жив. Дальше несколько страниц о переживаниях Раскольникова. Некий человек, которого Раскольников отгоняет от пьяной девочки. Но потом это болезненное состояние, в котором он заснул, сон с лошадкой, причем ему снится отец. Он, видимо, тот самый ребенок в том самом детстве, которое имеет в виду его мать, то есть ребёнок, у которого еще есть вера и есть молитва. Вот на глазах этого ребенка в пьяном кураже мужички забивают до смерти ни в чем не повинную лошадь. После этого сна:
«Боже! – воскликнул он. – Да неужели, неужели же я в самом деле возьму топор, стану бить по голове и размозжу ей череп? Буду скользить в липкой теплой крови, взламывать замок, красть и дрожать, прятаться, весь залитый кровью, с топором? Господи, неужели?» Он дрожал, как лист, говоря это. «Да что же это, – продолжал он, склоняясь опять, как в глубоком изумлении, – ведь я знал, что я этого не вынесу, так чего же я до сих пор себя мучил?» […] «Господи, ведь я же все равно не решусь, я ведь не вытерплю, не вытерплю».
Здесь «Господи» еще звучит скорее как междометие, просто как восклицание, смысла не имеющее, это пока еще не молитва.
Но смотрим дальше. Он заходит на некий мост, название которого обозначено буквой Т.
«Он был бледен, глаза его горели, изнеможение во всех его членах, но ему вдруг стало дышать как бы легче, он почувствовал, что уже сбросил с себя это страшное бремя, давившее его так долго, и на душе его вдруг стало легко и мирно. «Господи, – молил он, – покажи мне путь мой, а я отрекаюсь от этой проклятой мечты моей». Проходя через мост, он тихо и спокойно смотрел на Неву, на яркий закат яркого, красного солнца. Несмотря на слабость свою, он даже не ощущал в себе усталости. Точно нарыв на сердце, нарывавший на сердце целый месяц, вдруг прорвался. Свобода, свобода! Он свободен теперь от этих чар, от колдовства, от обаяния, от наваждения».
Во-первых, здесь уже явно не просто риторическое восклицание, не междометие, здесь обращение к Богу. Во-вторых, это еще и цитата. Может быть, кто-то даже номер псалма вспомнит? «Господи, покажи мне путь мой». 142-й псалом. «Скажи мне, Господи, путь, воньже пойду, яко к Тебе взях душу мою». Здесь звучит не просто импровизированное обращение к Богу, здесь явно из детства вспомнившаяся строчка псалма.
По тексту романа понятно, что взрослый Раскольников в храм не ходит, молитв не читает, но вот события – финал материнского письма, сон – возвращение в детство и явно из детства вспомнившаяся строчка молитвы – выстраиваются в один ряд. То есть вера в нем изначально была. Где-то в глубине души она остается, но слишком уж она, как сорняком, задавлена возросшей в нем гордыней. Обратите внимание на чувство свободы:
«Он сбросил с себя это страшное бремя, давившее его так долго, и на душе его вдруг стало легко и мирно… Свобода, свобода! Он свободен теперь от этих чар, от колдовства, от обаяния, от наваждения».
Интересно получается: двадцатитрехлетний юноша живет в нищете, в каморке, которая, по описаниям, больше похожа на гроб, без средств к существованию, без какого-то пространства для воплощения, может быть, каких-то своих дарований, своих планов. Он живет, стиснутый стенами своей каморки и обстоятельствами.
Перспективы реализации «эксперимента» дают ему неограниченные финансовые возможности – сейчас у него в руках окажутся большие деньги, на которые не только он сам сможет подняться на совершенно иную ступень социальной лестницы, но еще и множеству таких же, как он, страдающих талантливых молодых людей сможет помочь материально, дать им путевку в жизнь – это ли не путь к освобождению, это ли не свобода?
Однако происходит совершенно обратное – отказавшись от этой идеи, он вдруг неожиданно ощущает свободу. Но ощущает он ее ненадолго, поскольку вскоре утрачивает ее в грехопадении, утрачивает свободу так же, как наши прародители утратили состояние рая, утратили жительство в Эдемском саду. И дальше Раскольников сам признается, что бес его ведет.
Почему все-таки вопрос о том, верит ли он в Бога, не закрыт в течение всего романа? Да, здесь он молится, а потом, скорее, нет, чем да. Есть несколько диалогов, в которых тема веры затрагивается. Он говорит, что верит в Бога и верит буквально в воскрешение Лазаря. Он говорит об этом в диалоге с Порфирием Петровичем, в первом диалоге при их знакомстве.
Но трудно судить, насколько искренен Раскольников в разговоре со следователем, с которым он с самого начала ставит перед собой задачу вести игру. То есть говоря Порфирию Петровичу, что верит в Бога, Раскольников вовсе не обязательно искренен. Но в разговоре с верующей, кроткой Соней Раскольников усмехается: «Может быть, Бога-то и нет вовсе». Спрашивает по поводу ее молитв: «Что, что тебе дает Бог? Может быть, Бога и нет вовсе».
В разговоре со Свидригайловым Раскольников утверждает, что он не верит в будущую жизнь. Этот разговор очень интересен. У этого разговора сумасшедшее начало. Свидригайлов говорит о привидениях, которые ему являются, о своей жене, и не только. Он начинает предполагать, что привидения – это клочки и отрывки других миров.
«Я об этом давно рассуждал, если в будущую жизнь верить, то и этому рассуждению можно поверить. – Я не верю в будущую жизнь», – сказал Раскольников.
Свидригайлов сидел в задумчивости. «А что если там одни пауки или что-нибудь в этом роде?» – сказал он вдруг. «Это помешанный», – подумал Раскольников. «Нам вот все представляется вечность как идея, которую понять нельзя, что-то огромное, огромное. Да почему же непременно огромное? И вдруг вместо всего этого, представьте себе, будет там одна комнатка в виде деревенской бани, запотелая, а по углам пауки – вот и вся вечность. Мне, знаете, в этом роде иногда мерещится». – «И неужели, неужели вам ничего не представляется утешительнее и справедливее этого?» – с болезненным чувством воскликнул Раскольников. ‘Справедливее? А почем знать? Может быть, это и есть справедливо. Знаете, я бы так непременно нарочно сделал», – ответил Свидригайлов, неопределенно улыбаясь. Каким-то холодом охватило вдруг Раскольникова при этом безобразном ответе. Свидригайлов поднял голову, пристально посмотрел на него и вдруг расхохотался».
Свидригайлов выбирает себе ад не только в этих словах, но, как вы помните, он заканчивает жизнь выстрелом себе в голову и отправляется в эту самую «деревенскую закоптелую баню с пауками».
Но очень интересна реакция Раскольникова на фантазии Свидригайлова. Казалось бы – не верит человек в будущую жизнь, и какое ему дело до того, куда после смерти стремится попасть его безумный собеседник. Однако: «Неужели, неужели вам ничего не представляется утешительнее и справедливее этого?» – с болезненным чувством вскрикнул Раскольников.
Почему все-таки вопрос о том, верит ли он в Бога, не закрыт в течение всего романа? Да, здесь он молится, а потом, скорее, нет, чем да. Есть несколько диалогов, в которых тема веры затрагивается. Он говорит, что верит в Бога и верит буквально в воскрешение Лазаря. Он говорит об этом в диалоге с Порфирием Петровичем, в первом диалоге при их знакомстве.
Но трудно судить, насколько искренен Раскольников в разговоре со следователем, с которым он с самого начала ставит перед собой задачу вести игру. То есть говоря Порфирию Петровичу, что верит в Бога, Раскольников вовсе не обязательно искренен. Но в разговоре с верующей, кроткой Соней Раскольников усмехается: «Может быть, Бога-то и нет вовсе». Спрашивает по поводу ее молитв: «Что, что тебе дает Бог? Может быть, Бога и нет вовсе».
Вспоминайте, при каких обстоятельствах Раскольников с ним знакомится. Первая встреча в распивочной. Мармеладов сам рассказывает, что пьет на деньги своей дочери, которая из-за него, из-за его алкоголизма занялась проституцией.
Мало того, он фактически ее на этот путь толкнул, он же приходит к ней просить деньги на опохмел, и она ему деньги дает. Он показывает уже допитую бутылку, из которой уже отхлебывать нечего. «Это она последние тридцать копеек мне отдала, хотя они ей нужны были».
Что-то более омерзительное трудно себе представить. Достоевскому, конечно, удается и более омерзительных персонажей изображать в своих романах, но и здесь просто нечто не вызывающее ни сочувствия, ни жалости.
Но помните ли его монолог после упоминания об этих тридцати копейках? Здесь ответ на вопрос, почему его ждет такой жизненный финал, почему он умирает, попросив прощения у дочери, исповедавшись и причастившись. Такой конец заложен в том монологе, который звучит в распивочной. Не помните?
– Он раскаивается, потому что он грешный.
Протоиерей Димитрий Струев: Он не просто раскаивается, зная, что он грешный. Я читаю:
«Зачем меня жалеть? – вдруг возопил Мармеладов, вставая с протянутой вперед рукой в решительном вдохновении, как будто только и ждал этих слов. – Зачем жалеть, говоришь ты? Да, меня жалеть не за что. Меня распять надо, распять на кресте, а не жалеть. Но распни, судья, распни и, распяв, пожалей его. И тогда я сам к тебе пойду на проклятие, ибо не веселья жажду, а скорби и слез. Думаешь ли ты, продавец, что этот полуштофт мне всласть пошел? Скорби, скорби искал я на дне его, скорби и слез вкусил и обрел. А пожалеет нас тот, кто всех пожалел и кто всех и вся понимал. Он единый, он и судья. Приидет в тот день и спросит: «А где дщерь, что мачехи злой и чахоточной, что детям чужим и малолетним себя предала? Где дщерь, что отца своего земного, пьяницу непотребного, не ужасаясь зверства его, пожалела?», и скажет: «Прииди! Я уже простил тебя раз… Простил тебя раз… Прощаются же и теперь грехи твои мнози за то, что возлюбила много» – цитата из Евангелия знакома всем, я думаю.
«И простит мою Соню, простит, я уж знаю, что простит. Я это давеча, как был у ней, в моем сердце почувствовал. И всех рассудит и простит – и добрых, и злых, и премудрых, и смирных. И когда уже кончит над всеми, тогда возглаголет и нам: «Выходите, – скажет, – выходите пьяненькие, выходите слабенькие, выходите соромники». И мы выйдем все, не стыдясь, и станем. И скажет: «Свиньи вы, образа звериного печати его, но приидите и вы». И возглаголят премудрые, возглаголят разумные: ‘Господи, почто сих приемлеши?’ И скажет: «Потому их приемлю, премудрые, потому приемлю, разумные, что ни единый из сих сам не считал себя достойным сего». И прострет к нам руци свои, и мы припадем и заплачем, и все поймем».
Причина помилования Семена Мармеладова вложена в уста его самого. Он не считает себя достойным милости Божьей. Он не считает себя достойным, но надеется на нее – не по каким-либо своим заслугам, а просто потому, что у него есть христианские представления о Боге. Это, разумеется, никоим образом не оправдание его греховности, не оправдание пьянства, но вот эту его надежду Достоевский показывает непостыженной в предсмертном его покаянии.
И вот Раскольников, который (возвращаемся к его образу) оказался в состоянии отрицания будущей жизни, в которой у него есть потребность, отрицания Бога, почти насмешки, по крайней мере, поначалу и веру Сонечки встречает насмешкой. Он вынужден все-таки пойти на каторгу, но исправляет ли каторга Раскольникова хоть как-то, хоть в чем-то?
Жалеет ли он там об убийстве? Воспоминание его о совершенном убийстве, скорее, – не раскаяние в соделанном, а сожаление о том, что не выдержал и сдался. Достоевский сам в той записи от 2 января 1866 года о смысле романа, которую я процитировал, дальше пишет о страдании.
Этот акцент на страдании, через которое достигается счастье, очень часто обсуждается. Когда говорят о вере Достоевского, когда говорят о православии Достоевского – делается акцент на страдании, и для этого акцента действительно есть основания. Но по тексту романа очень важно понимать, что страдания как такового недостаточно.
Страдание Катерины Ивановны не приносит ей никакой пользы, потому что она уверена, что этим страданием заслужила прощение, но если ее Бог не простит, то и не надо. Страдание само по себе не избавляет от гордыни. Когда Раскольников оказывается на каторге, первое время он твердеет в своей гордыне, он жалеет о том, что сдался, он очень груб с Сонечкой и вызывает ненависть, презрение и подозрительность со стороны других каторжан. Они называют его безбожником, хотя он вместе со всеми ходит на службы и своего отрицания Бога никак ни в чем не проявляет. Но другие каторжане чувствуют, что он безбожник. Однако все они любят Сонечку, переживают, если она заболеет, если с ней что-то не так.
Вспомните тот момент, когда (как случилось с Каем в объятиях Герды, когда его сердце оттаяло и он начал плакать) любовь Сони преодолела закостенелость Родиона Романовича в гордыне, когда он плачет, обхватив ее колени:
«В первый момент она ужасно испугалась, и все лицо ее помертвело. Она вскочила с места и, задрожав, смотрела на него, но тотчас же, в тот же миг она все поняла. В глазах ее засветилось бесконечное счастье, и она поняла, и для нее уже не было сомнения, что он любит, бесконечно любит ее и что настала уже наконец эта минута. Они хотели было говорить, но не могли. Слезы стояли в их глазах. Они оба были больны и худы, но в этих бледных лицах уже сияла заря обновленного будущего, полного воскресения в новую жизнь».
Я не стал акцентировать внимание на чтении у Сони главы о воскрешении Лазаря, это достаточно известный эпизод. Но связь с темой воскрешения совершенно очевидна:
«Их воскресила любовь, сердце одного заключало бесконечные источники жизни для сердца другого».
И вот последние абзацы эпилога.
«Под подушкой его лежало Евангелие. Он взял его машинально…»
Кстати, интересно то, что у Достоевского на каторге была при себе только одна книга, а именно Евангелие. В эпилоге, в повествовании о каторге, конечно, есть автобиографические черты.
Сейчас я сам себя перебью, отвлекусь от хода повествования. Я с особым «дерзновением» и «правом» говорить о христианстве Достоевского приехал из Липецкой епархии – это я к тому, что обращение Достоевского к вере, к молитве было связано не только с Евангелием, но и с чтением поучений святителя Тихона Задонского, которое происходило в том храме, куда их, каторжан, водили. Достоевский проникся образом святителя Тихона и не раз его упоминает в письмах. В письме Майкову он говорит о том, что святителя Тихона он давно принял в свое сердце и полюбил. Есть письма, где он кому-то советует читать святителя Тихона. Есть прямые заимствования из поучений Тихона Задонского в поучениях старца Зосимы в «Братьях Карамазовых».
Помните главу «У Тихона»? Цензура того времени не допустила к публикации главу 9 романа «Бесы», которая называлась «У Тихона». В ней происходит диалог Ставрогина с живущим на покое епископом, которому Достоевский придал портретные и биографические черты епископа Тихона (Соколовского), пребывавшего на покое в Задонске.
Мы видим даже указание на неврологическое заболевание, из-за которого епископ Тихон, собственно, и ушел на покой с Воронежской кафедры. Оно отражено в этой главе. Думается мне, что даже реакция князя Мышкина на пощечину, которую он получил от Гани Иволгина (помните, там фраза такая: «О, как вы будете жалеть об этом своем поступке!»), когда вместо того, чтобы переживать о своей поруганной чести, о нанесенном ему ударе, князь переживает о душевном состоянии человека, который это совершил, списана с Тихона Задонского.
В житии Тихона Задонского есть два схожих эпизода. В одном случае помещику, который завел с ним спор, будучи почитателем Вольтера, а в другом случае злобному и скандальному игумену Задонского монастыря святитель Тихон в ответ на пощечину падает в ноги со словами: «Простите меня, ради Бога, что ввел вас в искушение».
Воспроизводить в романе «Идиот» в великосветском обществе земной поклон Достоевский не стал, потому что это воспринималось бы как юродство. Но сама реакция на пощечину – боль о человеке, который это сделал, – очень похожа, возможно, это тоже влияние образа святителя Тихона на Достоевского. К «Преступлению и наказанию» это напрямую не относится, но все-таки, приехав из Липецкой епархии, духовным центром которой является Задонский монастырь, я не смог не отвлечься на эту тему. Прошу прощения за отступление, я возвращаюсь в эпилог романа.
«Под подушкой его лежало Евангелие. Он взял его машинально. Эта книга принадлежала ей, та самая, из которой она читала ему о воскресении Лазаря. Вначале каторги он думал, что она замучит его религией, будет заговаривать о Евангелии и навязывать ему книги, но, к величайшему его удивлению, она ни разу не заговаривала об этом, ни разу даже не предложила Евангелие. Он сам попросил его у нее незадолго до своей болезни, и она молча принесла ему книгу. До сих пор он ее и не раскрывал».
«Она молча принесла ему книгу».
Вообще такое возможно? Перед нами человек в такой большой духовной беде. Нам, конечно, хотелось бы этому человеку помочь покаяться, это же естественная реакция здорового православного организма – как-то «миссионерить», вразумлять, проповедовать.
И он, собственно, этого и ждал: «Вначале каторги он думал, что она замучит его религией, будет заговаривать о Евангелии и навязывать ему книги». Праздный вопрос, практически риторический вопрос: если бы его подозрение и ожидание оправдались, какой был бы эффект?
– Отрицательный.
Протоиерей Димитрий Струев: Разумеется, эффект был бы обратный. Но даже, когда он сам попросил Евангелие, вместо «Yes!» – она молча принесла ему книгу.
«До сих пор он ее и не раскрывал. Он не раскрыл ее и теперь, но одна мысль промелькнула в нем: ‘Разве могут быть ее убеждения не быть теперь и моими убеждениями? Ее чувства, ее стремления, по крайней мере…’ Она тоже весь этот день была в волнении, а в ночь даже опять захворала. Но она была до того счастлива, что почти испугалась своего счастья. Семь лет, только семь лет!
В начале своего счастья, в иные мгновения, они оба готовы были смотреть на эти семь лет, как на семь дней. Он даже не знал того, что новая жизнь не даром же ему достается, что ее надо еще дорого купить, заплатить за нее великим будущим подвигом. Но вот уже начинается новая история, история постепенного обновления человека, история постепенного перерождения его, постепенного перехода из одного мира в другой, знакомство с новою, доселе совершенно неведомою действительностью. Это могло бы составить тему нового рассказа, но теперешний рассказ наш окончен».
Мы дружно удивились тому, каким образом Сонечка смогла не замучить Раскольникова религией и, мало того, в ответ на его просьбу принести Евангелие принесла книгу молча. Чем для этого надо обладать? Вот здесь я еще раз отвлекусь, но теперь уже отвлекусь по теме. Михаил Михайлович Бахтин в книжке «Проблемы поэтики Достоевского» противопоставляет Достоевского и Толстого. Принцип полифонии, многоголосие.
Бахтин говорит о личностях, создаваемых Достоевским: ключевые персонажи романов – самостоятельные, целостные, и в романе они не столько объект авторского слова, сколько субъект собственного мировоззрения, собственной мысли. Зачастую за полифонией, за голосами этих субъектов мысли может быть и не видна авторская позиция. Достоевский как бы отходит в сторону, предоставляя слово своим героям, которых он создает очень самостоятельными.
Бахтин начинает книгу со слов о том, что практически вся литература о Достоевском, как о мыслителе, – это литература не о взглядах самого Достоевского, которые выражены в книгах, а литература, рассматривающая философию Раскольникова, философию Ивана Карамазова, Великого Инквизитора, Свидригайлова, Ставрогина, кого угодно еще. То есть зачастую не только читатели, но даже профессиональные исследователи мировоззрение одного из героев принимают за философию Достоевского. Вот такая удивительная способность у Достоевского – создавать своих героев так, чтобы самому оставаться в каком-то смысле в стороне.
О Толстом Бахтин пишет, что его повествование полностью монологично. Даже речь героя закована в твердые рамки авторского монолога. Действительно, мы, если вспомним тексты Льва Николаевича, редко где будем колебаться, пытаясь понять, как автор относится к своему герою, к тому или иному поступку, к тому или иному высказыванию.
Любому высказыванию, любому жесту поставлена оценка, все понятно, все однозначно. Эта особенность, монологичность, как противоположность полифонии Достоевского, это различие в художественном методе очень интересно перекликается с описаниями встреч каждого из великих писателей с преподобным Амвросием Оптинским.
Кстати, я еще лишний раз напомню, откуда приехал. Дело в том, что Александр Михайлович Гренков, известный нам как преподобный Амвросий, из города Липецка поехал в Оптину пустынь, получив на это благословение преподобного Илариона Троекуровского.
А неподалеку от Троекурова, буквально в двух десятках верст, – та самая станция Астапово, куда вдогонку за умиравшим Толстым примчался преподобный Варсонофий Оптинский после того, как Лев Николаевич заезжал в Шамордино к своей сестре, монахине, и говорил о том, что очень хотел бы побеседовать с отцом Варсонофием. Отец Варсонофий был в отъезде, приехал в Шамордино, узнал, что Лев Николаевич хотел с ним побеседовать, отправился вдогонку, до станции Астапово доехал, но к еще живому Льву Николаевичу преподобного Варсонофия не пустили. Простите, опять я в свои краеведческие детали уклонился.
Так вот, и Достоевский, и Толстой, независимо друг от друга, приезжали в Оптину пустынь. О Достоевском преподобный Амвросий говорил: «Он – кающийся». О Толстом келейники записали высказывание преподобного Амвросия: «Этот не покается никогда. Гордыня, гордыня». А секретарь Льва Николаевича в дневнике записал, что граф Лев Николаевич пытался исправить ошибку отца Амвросия в понимании Евангелия, но тщетно, не удалось. И вот, когда уже ни Льва Николаевича, ни Федора Михайловича, ни преподобного Амвросия не было в живых, в одной из своих духовных бесед преподобный Варсонофий Оптинский сказал: «Мы веруем, что Достоевский спасся».
Заметьте: автор «кающийся» который отходит в сторону, создавая в своих романах совершенно живых и самостоятельных субъектов мысли, и – такая квинтэссенция гордыни, которая изображает все гениально, но все разложено по полочкам, всему поставлена оценка, все однозначно и монологично.
Так вот, Достоевский – человек с крайне сложной духовной судьбой, человек с огромными внутренними противоречиями, но человек с очень глубокой и подлинной любовью ко Христу, с глубоким покаянием, он действительно стяжал не просто смирение во внешнем, мирском понимании, а смиренную жертвенную любовь, как противоположность гордыни и как единственное средство преодоления гордыни.
Образ смиренной, жертвенной любви в романе дан в лице Сонечки. Нигде не говорится о ее влечении к Раскольникову как к мужчине, хотя нет и отрицания естественных чувств женщины к мужчине, однако не из страсти она отправляется за ним на каторгу. Не из страсти, но и не из жалости. И то ее чувство, в котором оказывается растоплена его гордыня – это любовь, которая не навязывает себя. Только такая Сонечка и могла молча принести ему Евангелие. Только в ответ на такую любовь предельно гордый человек мог решиться сказать, что «теперь ее взгляды, ее вера не могут не быть и моими взглядами, и вера не может не быть и моей верой».
Смиренная, жертвенная любовь как единственное средство преодоления гордыни. Христос напрямую в романе не показан. Он упоминается, конечно, в главе о воскрешении Лазаря, но нет прямых параллелей с образом Христа среди песонажей романа.
Однако в христианстве ответ на вопрос о том, каким образом преодолеваются последствия человеческого грехопадения, вкушения плода познания древа добра и зла, нам всем известен – Голгофа. Голгофа как выражение жертвенной любви, не навязывающей себя, но приносящей себя в жертву любви Бога к человеку. Вот, пожалуй, именно в этом ключе и следует в романе искать ответ на вопрос, в чем есть православие.
Количество просмотров — 167
