Протоиерей Владимир Вигилянский,
настоятель храма мученицы Татианы при МГУ
Кончина Гоголя 21 февраля 1852 года была неожиданной. Еще за месяц до смерти великого писателя никто из друзей не мог предположить, что его уход из жизни будет таким трагическим. Скоротечность двухнедельной болезни Николая Васильевича, его неимоверные духовные и физические переживания в этот период породили множество мифов и ложных интерпретаций, бытующих до сегодняшнего дня.
Из всего комплекса проблем, связанных с последними днями Николая Васильевича, предметом нашего интереса мы выбрали проблему отпевания Гоголя. Дело в том, что Гоголь за четыре года перед смертью своего проживания в Москве по воспоминаниям и письмам современников молился в нескольких храмах.
В одном из них – Преподобного Саввы Освященного на Девичьем поле – служил духовник писателя священник Иоанн Никольский, который несколько раз посещал свое духовное чадо, пребывавшее в болезни, а за три дня до смерти Гоголя совершил над ним таинство соборования (елеосвящения)[1]
Другая церковь – Преподобного Симеона Столпника на Поварской – находилась совсем рядом с домом отставного генерал-майора графа А.П. Толстого, в котором жил во время приездов в Москву Н.В. Гоголь. Настоятелем этой церкви был священник Алексий Соколов, который перед смертью писателя ежедневно бывал у него, а за пять дней до кончины исповедовал и причащал его.
Но отпевали Гоголя по благословению святителя Филарета (Дроздова) именно в университетском храме Мученицы Татианы, поскольку писатель был с 1834 года действительным членом Общества любителей российской словесности при Московском университете, к тому же был тайным благотворителем неимущих талантливых студентов и с 1845 года стал почетным членом Императорского Московского университета[2].
Однако о месте отпевания великого писателя, по свидетельству А.С. Хомякова, «вышла распря» (Письмо А.С. Хомякова к А.Н. Попову // Русский архив. 1884. № 4. С. 201).
I.
Духовные переживания и метания Гоголя в последний месяц его жизни подробно изучены в гоголеведении. Весьма убедительны многочисленные публикации на эту тему в трудах доктора филологических наук профессора Владимира Алексеевича Воропаева, в частности, «Последние дни жизни Н. В. Гоголя как духовная и научная проблема». [3]
Считается, что предчувствие собственной смерти появилось у Гоголя 26 января 1852 года после скоротечной кончины близкой и дорогой для него 35-летней Екатерины Михайловны Хомяковой, которая была женой поэта и философа А. С. Хомякова и сестрой друга Гоголя поэта Николая Языкова. Она скончалась от тифа на третий день после родов восьмого ребенка, умершего при родах. Несмотря на трагизм этих двух смертей, Гоголь перед гробом Хомяковой сказал: «Ничего не может быть торжественнее смерти. Жизнь не была бы так прекрасна, если бы не было бы смерти». [4]
Постоянные навязчивые разговоры Гоголя о смерти в эти дни отмечают в своих воспоминаниях многие друзья писателя. Например, 10 февраля (Прощеное воскресенье) он просит графа А. П. Толстого передать свои рукописи святителю Филарету, чтобы тот посоветовал, печатать их или нет после его смерти.
Сомнения Николая Васильевича были связаны с тем, что знаменитый в те времена ржевский священник-проповедник Матфей Константиновский (1791-1857) был очень строгим критиком Гоголя. Еще в 1840-е годы он, ознакомившись с «Выбранными местами из переписки с друзьями», прислал Гоголю нелицеприятный отзыв. В конце января-начале февраля 1852 года, то есть, за три недели до смерти Гоголя, отец Матфей, по настоянию писателя, прочитал законченные главы и наброски к незаконченным главам второго тома «Мертвых душ» и высказал свои сомнения относительно описанных там образов священника и губернатора и посоветовал «уничтожить» эти страницы[5]. Гоголь, всецело доверяя своему другу и покровителю графу А. П. Толстому, доверял и его духовнику – протоиерею Матфею. Мало того, он писал (30 декабря 1850 года) графу об отце Матфее: «По-моему, это умнейший человек из всех, каких я доселе знал, и если я спасусь, так это, верно, вследствие его наставлений…»[6]
Возвращаемся к просьбе Гоголя А. П. Толстому передать свои рукописи святителю Филарету, чтобы тот определил, что после смерти автора нужно печатать, а чего не следует: «Пусть он наложит на них свою руку; что ему покажется ненужным, пусть зачеркивает немилосердно» По воспоминаниям А. Т. Тарасенкова, семейного доктора семьи Толстых, граф не принял бумаг, опасаясь утвердить в Гоголе мысль о смерти. [7]
Об этом же эпизоде в своих воспоминаниях о Гоголе пишет поэт и журналист Н. В. Берг (1823-1884):
«К сочинению своему он стал относиться в это время еще более подозрительно, только с другой, религиозной стороны.
Ему воображалось, что, может быть, там заключается что-нибудь опасное для нравственности читателей, способное их раздражить, расстроить. В этих мыслях, приблизительно за неделю до кончины, он сказал своему хозяину, Толстому: «Я скоро умру; свези, пожалуйста, эту тетрадь к митрополиту Филарету и попроси его прочитать, а потом, согласно его замечаниям, напечатай».
Тут он передал графу довольно большую пачку бумаг, в виде нескольких тетрадей, сложенных вместе и перевязанных шнурком. Это было одиннадцать глав второго тома «Мертвых душ». Толстой, желая откинуть от приятеля всякую мысль о смерти, не принял рукописи и сказал: «Помилуй! ты так здоров, что, может быть, завтра или послезавтра сам свезешь это к Филарету и выслушаешь от него замечания лично».[8]
Гоголь очень ценил митрополита Филарета, упоминал его не раз в своих письмах, известно, что в конце 1848 года у него состоялась аудиенция со святителем. Накануне Нового 1852 года писатель вознамерился снова встретиться с митрополитом Филаретом. Он пишет записку С. П. Шевыреву:
«К митрополиту я хотел ехать вовсе не затем, чтобы беседовать о каких-либо умных предметах, на которые, право, в нынешнее время поглупел. Мне хотелось только прийти к нему на две минутки и попросить молитв, которые так необходимы изнемогающей душе моей».[9]
По свидетельству врача А. Т. Тарасенкова, 17 февраля 1852 года граф А. П. Толстой поехал к святителю Филарету, чтобы попросить его убедить Гоголя следовать указаниям врачей.
«Узнав об изнурительном посте и болезни Гоголя, митрополит прослезился и сказал, что Гоголя надо убеждать, что спасение его не в посте, а в послушании».[10]
Тот же источник сообщает, что митрополит просил настоятеля церкви Преподобного Симеона Столпника священника Алексия Соколова (приходской храм рядом с домом графа А. П. Толстого) и духовника Гоголя священника Иоанна Никольского из церкви Преподобного Саввы Освященного на Девичьем поле (приходской храм рядом с домом М. П. Погодина, где останавливался Гоголь до 1848 года) ежедневно докладывать о состоянии хода болезни писателя и передать ему, чтобы он исполнял то, что требуют врачи.
Справедливости ради, надо заметить, что Н. В. Гоголь, иногда оправданно, противился требованиям известных московских докторов, которые собрались у постели больного накануне смерти. Среди них были профессора А. И. Овер, А. Е. Эвениус, И. В. Варвинский, С. И. Клименков, врачи К. И. Сокологорский и А. Т. Тарасенков. Например, один из них лечил «магнетизированием». Когда он стал делать пассы, Гоголь сделал движение телом и сказал: «Оставьте меня!»
В ночь перед кончиной Николай Васильевич выказал некоторые просьбы к окружающим, которые сочли их бредом и беспамятством. Один раз он произнес: «Давай бочонок!», другой раз он потребовал: «Лестницу, поскорее, давай лестницу!..»[11]
Что касается «лестницы», то многие исследователи увидели в этом аллюзию с «Лествицей» игумена синайского монастыря преподобного Иоанна Лествичника (579-649, VI-VII вв.). Гоголь сделал выписки из этого сочинения на 92 страницах и возил эту рукопись на протяжении многих лет во время путешествий.
«Бочонок», на наш взгляд, имеет отношение к устному рассказу ржевского священника-проповедника Матфея Константиновского про знаменитого московского блаженного Ивана Яковлевича Корейшу (1783-1861), который провел в качестве пациента 47 лет в психиатрических больницах. Его образ описан в произведениях Ф. М. Достоевского, А. Н. Островского, Н. С. Лескова, и Л. Н. Толстого, М. Е. Салтыкова-Щедрина, И. А. Бунина и Б. А. Пильняка.
Посетил Корейшу и духовно близкий к Гоголю протоиерей Матфей Константиновский, рассказавший о своей встрече с юродивым:
«Года два тому (то есть, в 1851 году – В. В.) назад вздумал я устроить придел во имя преподобного Дионисия, архимандрита Свято-Троицкой Сергиевой Лавры, в нашем Ржевском соборе, но средств к этому никаких не было. В это время по неожиданному случаю я вызван был в Москву, где по окончании своих дел вздумал посетить Ивана Яковлевича, о котором много слыхал хорошего. На вопрос мой, будет ли успех в моем намерении устроить придел в соборе, он вместо ответа позвал к себе служителя и приказал ему принести маленький рассыпавшийся бочонок, что служитель немедленно и исполнил. Иван Яковлевич начал прилежно исправлять бочонок, который через несколько минут и был готов, так что как будто нисколько не был поврежден: дощечки, донышки и обручи были все на своем месте, ни одной щелочки было не видно. Исправленный бочонок он передал мне с сими словами: “На-ка, посмотри, ведь, кажется, хорош будет, не потечет”.
После этого я <…> возвратился в свой город Ржев. Находясь дома, при разговоре с одним благотворительным лицом, я объяснил ему свое намерение устроить новый предел. “Что же, это дело хорошее, начинайте, Бог вам поможет” – так мне ответил благотворительный собеседник и ушел из моего дома. Через несколько дней после этого разговора начали являться ко мне один по одному из богатых граждан, каждый со своим заявлением помогать доброму задуманному мною делу материальными средствами: один обещался пожертвовать кирпичи, другой – лесу, третий – написать иконы, четвертый – устроить иконостас, а пятый – заплатить за работу. И таким образом, без дальних хлопот с моей стороны, при Божией помощи и помощи благотворительных граждан наших, которых я и не просил о пособии, придел устроен был в прекрасном виде, как вы видите, через непродолжительное время. Значит, предсказание Ивана Яковлевича посредством собранного им рассыпанного бочонка сбылось со мною на самом деле».[12]
Можно предположить, что Гоголь слышал этот рассказ от самого отца Матфея Константиновского, которого писатель провожал 5 февраля на вокзале или несколько дней ранее в квартире графа А. П. Толстого, в которой также жил в эти дни ржевский протоиерей. Скорее всего, Гоголь рассказал ему о том, что ездил в Сокольники к блаженному Ивану Яковлевичу Корейше 29 января в то время, когда было отпевание Е. М. Хомяковой, но не посмел по каким-то причинам к нему пройти: «В один из следующих дней он поехал в Преображенскую больницу на извозчике. Подъехав к воротам больничного дома, он слез с санок, долго ходил взад и вперед у ворот, потом отошел от них, долгое время оставался в поле, на ветру, в снегу, стоя на одном месте, и наконец, не входя во двор, опять сел в сани и велел ехать домой».[13]
II.
В восемь часов утра 21 февраля «волею Божией» умер Н. В. Гоголь. Об этом было сообщено дворецким графа А.П. Толстого А. И. Рудаковым в местную полицейскую часть. В дом Толстого для описи имущества литератора отставного коллежского ассесора Николая Васильевича Гоголя 43 лет от рода (ошибка: Гоголю было 42 года – прот. В. В.) был послан квартальный надзиратель Протопопов и «добросовестный свидетель» Страхов, которыми была проведена опись имущества. В Деле надворного суда говорится, что «духовного завещания, наличного капитала, билетов сохранной казны, долговых документов и других драгоценных вещей, а равно и указа об отставке покойного по учиненному им с добросовестным свидетелем осмотру, не оказалось».
Публикатор описи имущества Н. В. Гоголя – священник, писатель и литературовед Сергей Николаевич Дурылин (1886-1954) – обратил внимание на несколько обстоятельств этой описи: из 32 пунктов никаких денег, бумаг, документов, рукописей и черновиков в ней не значатся.[14]
Присяжные оценщики оценили все имущество писателя в 43 рубля 88 копеек серебром. Из 310 предметов 234 предмета – это книги, оцененные по одной копейке за штуку, то есть 2 рубля 34 копейки. В основном в описи перечисляется копеечная одежда писателя с пометками «старая», «ношеная». С. Н. Дурылин отмечает: «Платье и белье Гоголя поражает своей ветхостью и малоценностью».
Самые ценные два предмета – это «Золотые карманные часы на десяти камнях, о двух золотых досках под № мастера 8291», оцененные в 10 рублей, и «Шуба энотовая крытая черным сукном старая довольно ношенная» стоимостью 15 рублей. Каждая из этих вещей требует комментариев.
Многие исследователи и биографы Гоголя считают, что это те часы, которые писатель выпросил у Жуковского на память. Самому же В. А. Жуковскому они достались от умирающего А. С. Пушкина.
Биограф Гоголя Кулиш П. А. (1819-1897) пишет: «Когда Жуковский жил во Франкфурте на Майне, Гоголь прогостил у него довольно долго. Однажды – это было в присутствии графа А.К. Т<олстого> – Гоголь пришел в кабинет Жуковского и, разговаривая с своим другом, обратил внимание на карманные часы с золотой цепочкой, висевшие на стене.
– Чьи это часы? – спросил он.
– Мои, – отвечал Жуковский.
– Ах, часы Жуковского! никогда с ними не расстанусь!
С этими словами, Гоголь надел цепочку на шею, положил часы в карман, и Жуковский, восхищаясь его проказливостью, должен был отказаться от своей собственности». [15]
Самому Пушкину эти часы достались в качестве награды от супруги царя Александра I императрицы Марии Федоровны за стихи, написанные лицеистом в честь бракосочетания великой княгини Анны Павловны и принца Оранского («Принцу Оранскому», 1816).
Считается, что Жуковский остановил часы на 2 часах и ¾ пополудни – времени кончины Пушкина.
Впрочем, есть другая версия судьбы этих часов. По свидетельству биографа Гоголя В. А. Чаговца 76-летняя сестра Гоголя Ольга Васильевна Головня рассказывала, что как-то приехав в Васильевку, брат передал ей эти часы на сохранение и просил беречь их как зеницу ока: «Помни, что эти часы Жуковский взял у Пушкина, когда он умер. Они показывают час смерти его». [16]
Поначалу эти часы хранились в семье племянника Гоголя Н. В. Быкова, который, кстати сказать, женился на внучке А. С. Пушкина Марии Александровне; затем они попали в Полтавский государственный краеведческий музей, а в 1938 году – в Государственный музей А. С. Пушкина.
Самой ценной вещью (15 рублей) в «описи» была енотовая шуба, «крытая черным сукном старая довольно ношенная». С ней связана следующая история.
На следующий день после того, как Гоголь проводил 5 февраля на вокзал отца Матфея Константиновского, он пишет ржевскому священнику письмо: «Уже написал было к вам одно письмо еще вчеpа, в котоpом пpосил извиненья в том, что оскоpбил вас. Но вдpуг милость Божия чьими-то молитвами посетила и меня, жестокосеpдого, и сеpдцу моему захотелось вас благодаpить кpепко, так кpепко, но об этом что говоpить? Мне стало только жаль, что я не поменялся с вами шубой. Ваша лучше бы меня грела». [17]
В ответ на это письмо отец Матфей 12 февраля пишет: « <…> Благодарю вас за мену шубами. Будет лето, и не нужна будет ни моя вам, ни мне ваша. Господь видел ваше усердие ко мне, и оно уже принято. Пpостите, возлюбленный о Господе! Боюсь что-то я за вас – не сбоpол бы вас общий вpаг наш. Но и чувствую вместе с тем какую-то надежду, и вы не посpамитесь пpед Господом в день явления славы Его. <…> Желаю вам в Святой Евхаристии ощутительно вкусить и познать, сколь благ Господь наш. Прощайте и спасайтесь от рода строптивого сего. Благодать Божия да будет с вами везде и всегда – молящийся о сем, вас о Христе любящий протоиерей Матфей Александров». [18]
По этим отрывкам из переписки видно, что и Гоголь, и отец Матфей в обмене шубами видят некий символический смысл, связанный с их духовной близостью. Главное здесь то, что священник поддержал и утешил перед смертью Гоголя.
III.
В день смерти Н. В. Гоголя сразу встал вопрос об отпевании.
Друзья Н. В. Гоголя настаивали на том, чтобы отпевание было совершено в храме Преподобного Симеона Столпника на Поварской. Это один из старых московских храмов (в 2024 году будет его 400-летие). Семья графа А. П. Толстого были членами прихода Симеоновской церкви. Гоголь много раз бывал на службах здесь и очень тепло отзывался о них и особенно о его настоятеле священнике Алексее Соколове (1817-1899). Протоиерей Алексей был весьма почитаемым в Москве священником – он стал настоятелем с 1879 года кремлевского Архангельского кафедрального собора, а потом в 1883 году стал первым настоятелем Храма Христа Спасителя, был духовником обер-прокурора Святейшего синода К. П. Победоносцева. Многие из кружка славянофилов были прихожанами церкви Симеона Столпника – здесь венчался писатель С. Т. Аксаков, отпевали Е. М. Хомякову.
Судя по письму московского генерал-губернатора графа А. А. Закревского (1783-1865) начальнику III отделения Собственной Е. И. В. Канцелярии князю А. Ф. Орлову (1786-1861), в доме графа А. П. Толстого собрались славянофилы А. С. Хомяков, К. С. Аксаков (1817-1860), С. Т. Аксаков (1791-1859), П. В. Киреевский (1808-1856), А. И. Кошелев (1806-1883), а также профессор Московского университета Т. Н. Грановский (1813-1855), университетский преподаватель географии А. П. Ефремов (1815-1876) и Д. Н. Свербеев (1799-1874), которые «стали рассуждать, где должно отпевать Гоголя». На предложение Грановского, что «приличнее всего отпевать его в университетской церкви», славянофилы стали на это возражать: «К университету он не принадлежит, а принадлежит народу, а потому как человек народный и должен быть отпеваем в церкви приходской, в которую для отдания последнего ему долга, может входить лакей, кучер и всякий, кто пожелает, а в университетскую церковь подобных людей не будут пускать».
Далее автор письма пишет, что им совместно с попечителем университета генералом-адъютантом В. И. Назимовым (1802-1874) , получив предварительно согласие от митрополита Филарета, было принято решение «Гоголя как почетного члена сдешнего университета непременно отпевать в университетской церкви».
«Но когда пришло время выносить тело Гоголя из квартиры графа Толстого в университетскую церковь, митрополит прислал сказать попечителю, что хотя он прежде и дозволил отпевать тело Гоголя в университетской церкви, но теперь он не может на это согласиться потому, что по просьбе его родственников он разрешил им отпевать его в церкви приходской. По получении такового извещения попечитель тотчас отправился к митрополиту и, объяснив ему, что у Гоголя нет здесь родных и что я уже приказал по изъявленному митрополитом согласию непременно отпевать его в университетской церкви, получив от митрополита вторичное согласие и приехав ко мне, рассказал, что все это делалось, как он узнал, по проискам славянофилов. После сего приказано было от меня находится полиции и некоторым моим чиновникам, как при переносе тела Гоголя в церковь, так равно и до самого погребения.
А чтобы не было никакого ропота, то я велел пускать всех без исключения в университетскую церковь. В день погребения народу было всех сословий и обоего полу очень много, а чтобы в это время все было тихо, я приехал сам в церковь. Упорные действия и сильные настояния славянофилов при похоронах Гоголя заставили меня усилить за ними строгий секретный надзор». [19]
Святитель Филарет принял самое мудрое решение – панихиды, отпевание и погребение должно было совершено клириками храма Преподобного Симеона Столпника, но в церкви Мученицы Татианы при Императорском московском университете. В выписке из метрической книги церкви Симеона Столпника на Поварской за 1852 г. о смерти и отпевании калежского асессора Николая Васильевича Гоголя написано: «Погребение совершал приходский священник Алексей Иоаннов Соколов с диаконом Иоанном Михайловым Пушкиным, дьячком Егором Александровым Линьковым и пономарем Петром Kириловым Марковым; в Даниловом монастыре». [20]
В год смерти Гоголя настоятелем университетской церкви Мученицы Татианы был очень известный в Москве протоиерей Петр Терновский (1798-1874) – заслуженный профессор богословия, церковной истории, церковного законоведения, логики и опытной психологии в Московском университете. Есть свидетельства, что к отцу Петру хорошо относился император Николай Павлович. «Его суровая личность вызывала у студентов неоднозначные оценки: он был очень требовательным преподавателем и строгим духовником <…> На экзамены к отцу Петру несколько раз приходил сам святитель Филарет и вместе с ним опрашивал студентов». [21]
Фамилия Терновского упоминается А. И. Герценом в «Былое и думы». Перед поступлением в Московский университет отец Герцена нанял какого-то священника в качестве репетитора уроков богословия, чтобы сын «сумел держать ответ» на вступительном экзамене по катехизису перед Терновским.
Для полноты картины приведем некоторые другие свидетельства современников о похоронах Н. В. Гоголя.
Письмо А. С. Хомякова историку А. Н. Попову (1820-1877):
<Февраль 1852>
«Только что удар пал мне на голову, новый удар, тяжелый для всех, последовал за ним: Николинькин крестный отец, Гоголь наш умер. Смерть моей жены и мое горе сильно его потрясли; он говорил, что в ней для него снова умирают многие, которых он любил всей душою, особенно же Н.М. Языков. На панихиде он сказал: все для меня кончено <…> В субботу на масленице Гоголь был еще у меня и ласкал своего крестника. В субботу или воскресенье на первой неделе он был уже без надежды, а в четверг на нынешней неделе кончил <…> После смерти его вышла распря: друзья его хотели отпевать его в приходе, в церкви, которую он очень любил и всегда посещал, Симеона Столпника; университет же спохватился, что когда-то дал ему диплом почетного члена, и потребовал к себе. Люди, которые во всю жизнь Гоголя знать не хотели, решили участь его тела против воли его друзей и духовных братии, и приход, общее всех достояние, должен был уступить домовой церкви, почти салону, куда не входят ни нищий, ни простолюдин. Многознаменательное дело. Эти сожженные произведения; эта борьба между пустым обществом, думающим только об эффектах, и серьезным направлением, которому Гоголь посвящал себя, борьба, решенная в пользу Грановских и Павловых и прочих городским начальством, – все это какой-то живой символ <…> Ляжет он все-таки рядом с Валуевым, Языковым и Катенькой и со временем со мною в Даниловом монастыре, под славянской колонной Венелина. Так и надобно было». [22]
Писатель Николай Павлов (1803-1864) пишет 1 марта 1852 года сенатору А. В. Веневитинову (1806-1872):
«Любезный друг Алексей Владимирович, я должен бы сам сейчас же ехать в Петербург, но занемог и сижу дома больной, простудился на похоронах Гоголя. О смерти его вы, вероятно, уже знаете. Страшная потеря <…> Похоронили его с должным уважением и со всеми возможными почестями. Назимов принял сердечное участие в этой потере. Тело покойника было перенесено в университетскую церковь. Студенты дежурили день и ночь. Закревский приехал на отпевание в ленте. При прощании лавровый венок был растерзан на кусочки, всякому хотелось иметь хоть листок на память. Хомяков и одномыслящие с ним недовольны и противились этому отпеванию в университетской церкви, утверждая, что она слишком похожа на салон, что в нее не придет тот класс людей, которым более дорожил Гоголь, что это отпевание — акт, а не молитва. Все другие и я, мы были совершенно противного мнения. Похороны Гоголя должны иметь общественный характер, какой и имели. Нищие, лакеи и мещане, которых желали, не пришли бы и в приходскую церковь, ибо, чтоб ценить писателя, надо знать грамоте, притом же этот класс людей всегда предпочитает жеманную литературу литературе гениальной. Граф Закревский не читал Гоголя, но на похороны приехал, а московские купцы, которые также не читали и, следовательно, имели одинакие права, — не приехали. Ни один не был, кроме Зевакина, да и тот явился, как бриллиант, оттого только, что торгует бриллиантами. Всего любопытнее и поразительнее толки в народе во время похорон; анекдотов тьма; все добивались, какого чина. Жандармы предполагали, что какой-нибудь важный граф или князь; никто не мог представить себе, что хоронят писателя; один только извозчик уверял, что это умер главный писарь при университете, т.-е. не тот, который переписывает, а который знал, к кому как писать, и к государю, и к генералу какому, ко всем». [23]
Е. В. Салиас-де-Турнемир (1815-1892), урожденная Сухово-Кобылина, из письма другу Гоголя филологу М. А. Максимовичу (1804-1873):
«В четверг вечером попечитель университета упросил графа Толстого позволить ему перенести тело в университетскую церковь, чтобы почтить память покойного, тем более что он был почетным членом университета. Сперва эта просьба, сделанная из глубокого уважения к покойному, встретила несколько возражений, но, однако, все было устроено. В пятницу вечером попечитель, профессора, студенты и множество лиц из всех кругов пришли в комнаты покойного и вынесли тело его в университетскую церковь. Тело было вынесено <А. Н.>Островским, <Н. В.>Бергом, <Е. М.>Феоктистовым, студ. Сатиным, <Т. И.>Филипповым, Рудневым и несено до самой церкви, при просьбах других лиц, добивавшихся чести нести его хотя несколько шагов. Оно было поставлено на катафалк в университете, с почетным караулом шести студентов, день и ночь не отходивших от гроба и сменявшихся через два часа. В субботу, на утренней и вечерней панихиде, был весь город и все сословия <…> В Воскресенье было отпевание тела. Стечение народа было так велико, что сгущенные массы стояли до самых почти местных образов. Граф Закревский, в полном мундире (генерал-губернатор Москвы), попечитель Назимов, генерал Шипов, генерал Перфильев присутствовали при отпевании, так же, как и все известные лица города. <…> Из церкви профессора: <Н. Б.>Анке, <Ф. Л.>Морошкин, <С. М.>Соловьев, <Т. Н.>Грановский, <П. Н.>Кудрявцев вынесли его на руках до улицы, на улице толпа студентов и частных людей взяла гроб из рук профессоров и понесла по улице. За гробом пешком шло несметное число лиц всех сословий; прямо за гробом попечитель и все университетские чины и знаменитости; дамы ехали сзади в экипажах. Нить погребения была так велика, что нельзя было видеть конца поезда. До самого монастыря Данилова несли его на руках». [24]
Поэт Н. В. Берг вспоминает:
«Похороны были торжественные. Некоторые из знакомых Гоголя вынесли гроб на плечах. В том числе находился и я. Снег был чрезвычайно глубок, при легком морозе. У Никитских ворот мы передали гроб студентам, которые шли кругом кучами и постоянно просились нас заменить. Студенты донесли гроб до своей церкви, считавшейся в то время самой аристократической и модной. Там произошло отпевание. В числе многих официальных лиц высшего круга я видел попечителя Московского учебного округа генерал-адъютанта Назимова, в полной форме. Из университетской церкви гроб понесли также на руках вплоть до кладбища, в Данилов монастырь, верст шесть-семь. Тут я опять увидел Назимова, над самой могилой, когда в нее опускали гроб». [25]
Письмо Е. М. Феоктистова (1829-1898) И. С. Тургеневу 25 февраля 1852 года:
«<…>Вчера мы похоронили его (Гоголя – прот. В. В.). Вся Москва решительно была на похоронах. Огромная Университетская Церковь не вмещала народу, – кроме Назимова, Закревский и пр. были в полных мундирах, – также профессора, которые некоторое время несли гроб и передали его потом студентам и прочему народу. Гроб не дали ставить на колесницу и на руках донесли его до могилы в Даниловом монастыре, верных 6 верст. Я нес его до могилы и опускал в нее гроб. Пишу Вам эти подробности, потому что в них наиболее выразилось страшное уважение к Гоголю. Когда тело его лежало в Университете, церковь была открыта, и даже ночью приходил народ поклониться ему. Можно сказать, что вся Москва перебывала у гроба <…>». [26]
Примиряющим обе группы друзей и почитателей Гоголя по поводу отпевания писателя, из-за чего, по выражению А. С. Хомякова, «вышла распря», стало письмо Ивана Аксакова С. И. Пономареву (1828-1913) от 7 августа 1881 года: «<…>Что касается до похорон Гоголя, то все мы были на похоронах, но не несли потому только, что несли молодые люди, а нести приходилось верст 6 или 7, зимою. Сначала делом похорон стали распоряжаться его ближайшие друзья, но потом университет, трактовавший Гоголя в последнее время как полусумасшедшего, опомнился, предъявил свои права и оттеснил нас от распоряжений. Оно вышло лучше, потому что похороны получили более общественный и торжественный характер, и мы все это признали, и предоставили университету полную свободу распоряжаться, став сами в тени». [27]
Ссылки:
[1] Погодин М. П. Кончина Гоголя // Москвитянин. 1852. № 5. Отд. VII. Современные известия. С. 47
[2] В этой связи напомним, что сам Гоголь еще в 1844 году создал на свои средства фонд помощи нуждающимся студентам Московского университета. Поручая решение организационных вопросов С. Т. Аксакову, он писал Сергею Тимофеевичу из Рима 25 ноября 1845 года: «Имя дающего должно быть навсегда скрыто.
В распоряжении профессора С. П. Шевырева находились деньги Гоголя, предназначенные «на вспоможение бедным людям, занимающимся наукою и искусством». Из этих денег Шевырев оказывал помощь, в частности, Петру Ивановичу Бартеневу, будущему редактору и издателю журнала «Русский архив», и молодому художнику Владимиру Осиповичу Шервуду, впоследствии академику живописи, известному архитектору, по проекту которого построено здание Исторического музея на Красной площади» – В. А. Воропаев. Гоголь и Московский университет. «Московский журнал». 2006, № 9; https://www.taday.ru/text/31327.html
[3] https://pstgu.ru/download/1283635177.voropaev.pdf , https://portal-slovo.ru/philology/37155.php?ELEMENT_ID=37155&SHOWALL_1=1
[4] Письмо С. П. Шевырева М. Н. Синельниковой // Русская старина 1902. № 5. С. 446-447
Образцов Ф., протоиерей. О. Матфей Константиновский, протоиерей Ржевского собора. С. 138-139
[5] Образцов Ф., протоиерей. О. Матфей Константиновский, протоиерей Ржевского собора. С. 138-139
[6] Гоголь Н. В. ПСС, 15, 44
[7] Тарасенков А. Т. Последние дни жизни Н. В. Гоголя. Изд. 2-е, доп. по рукописи. М., 1902. С. 19
[8] Гоголь в воспоминаниях современников. М.: Гослитиздат, 1952.
[9] ПСС
[10] Тарасенков А. Т. Последние дни жизни Н. В. Гоголя… С. 22
[11] Там же.
[12] Архимандрит Михаил (Козлов). Записки и письма. М., 1996. С. 11-12.
[13] Тарасенков А.Т. Последние дни жизни Н.В. Гоголя. М., 1902. С. 17
[14] Дурылин С. Н. «Дело» об имуществе Гоголя // Н. В. Гоголь: Материалы и исследования / АН СССР. Ин-т рус. лит.; Под ред. В. В. Гиппиуса; Отв. ред. Ю. Г. Оксман. — М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1936. — (Лит. архив). [Т.] 1. — С. 359-374
[15] Кулиш П. А. Записки о жизни Николая Васильевича Гоголя, составленные из воспоминаний его друзей и знакомых и из его собственных писем: В 2 т. : С портр. Н.В. Гоголя. Т. 1-2. — Санкт-Петербург : тип. А. Якобсона, 1856
[16] Памяти Гоголя. Научно-литературный сборник, изданный Историческим Обществом Нестора-летописца. Киев, 1902. Отд. V. С. 35 (776).
[17] ПСС. 15, 468
[18] ПСС. 15, 470
[19] Бельчиков Н. Ф. Похороны Гоголя. Красный архив. Исторический журнал. 1925, Т. 2, С. 300-304
[20] Журнал «Отечественные архивы» № 5 (2002 г.).
[21] Елена Лебедева. Домовая церковь 1837-1919 гг. Духовенство и прихожане. http://old.st-tatiana.ru/text/34269.html .
[22] Хомяков А. С. Полн. собр. соч.: Т. VIII. Письма. М. 1900
[23] Бельчиков Н. Ф. Похороны Гоголя. Красный архив. Исторический журнал. 1925, Т. 2, С. 300-304
[24] «Русский архив», 1907, № 11, стр. 437-438
[25] Гоголь в воспоминаниях современников. М.: Гослитиздат, 1952, С.
[26] Письма Е. M. Феоктистова к И. С. Тургеневу (1851-1861). Институт русской литературы (Пушкинский дом). Ежегодник рукописного отдела Пушкинского дома на 1998-1999 год. С.-Петербург, 2003
[27] Письма И.С. Аксакова, Н.П.Барсукова, П.А.Вяземского и др. к библиографу С. И. Пономареву. М., 1915
Количество просмотров — 1268
