Все, кто изучает историю нашей страны, понимает, что за всеми трагическими и победоносными событиями нашего Отечества – от истории Святой Руси и Царской Империи до кровавого ХХ века – стоит что-то поучительное, связанное с русской национальной идеей. Вряд ли найдётся какая-то другая страна, в истории которой было бы столько смут, гражданских противостояний, войн, революций, кровавого террора в отношении собственных граждан, с одной стороны, а с другой – столько величайших побед над иноплеменниками, столько моментов возрождения нации, культуры, истории и науки, столько прославленных героев, святых и подвижников, чья жизнь вылилась в особую миссию служения во благо своего Отечества. Это история назидательная: она даёт нам рецепты и уроки, как уберечься от бед и невзгод, выпадавших на долю нашего государства в прошлом, как не наступать на те же грабли и как выбрать праведный путь, который избавит Россию и русское общество от ошибок наших предшественников.
Поэтому, когда в конце XIX века возникла краеведческая наука, то это стало событием, которое проросло в государственные институции и дало толчок к развитию национального самосознания. Для меня это модель, на которую нужно равняться и сейчас.
В истории отечественного краеведения случались тяжелейшие времена. Советская власть пыталась идеологизировать краеведение, ввести классовый принцип в краеведческую науку. Но переформатировать её на свой лад в 1920-е годы не удалось, поэтому к 1937 году это направление было почти полностью разгромлено. Советское руководство поняло, что память о стране, о достижениях, о пластах в архитектуре, в живописи, в литературе противостоит революции и тянет Россию назад. Поэтому начались страшные гонения на краеведов. Были закрыты древлехранилища, остановилась архивная работа, были упразднены все существовавшие в губерниях организации, связанные с сохранением исторической памяти. В начале 1930-х годов по стране прокатилась волна арестов историков и краеведов, тогда же были уничтожены все достижения краеведческой науки. Краеведы на многие годы ушли в подполье.
После Великой Отечественной войны вновь стало идеологически важно обратить взор на историю, и началось возрождение советского краеведения, которое благополучно жило до печальных 90-х годов ХХ века, когда из науки опять стало изгоняться всё, что было накоплено историками и краеведами советского периода. Государству это вновь оказалось не нужным. Но выяснилось, что вопреки попыткам вытеснения 30-летней работы советской краеведческой науки, краеведы, несмотря ни на что, существуют. И не просто существуют, но являются частью гражданского общества, развиваясь без какой бы то ни было поддержки государства, его директив и финансирования: краеведение, как оказалось, живёт само по себе, питаясь какими-то сокровенными импульсами, существующими в русской душе.
Лет десять назад неожиданно и я стал «краеведом» – когда меня назначили настоятелем храма мученицы Татианы при МГУ. Изучение истории нашего храма выявило то, что среди преподавателей и выпускников Московского университета было более 170 «подвижников благочестия», пострадавших за веру в ХХ веке. Среди них – 21 новомученик, канонизированный Русской Православной Церковью. Теперь список этих святых запечатлен на мраморных досках при входе в церковь.
Чуть позже и вся наша семья столкнулась с краеведением, когда мы стали заниматься историей наших предков. ХХ век перемолол множество судеб наших родственников. Мой дед был французом, который жил в Советском Союзе и, будучи инженером, был одним из руководителей строительства дороги Москва-Минск. В 1937 году в Вязьме он был арестован, а в 1938 году в Смоленске – расстрелян как вредитель и польский шпион: его французские родители и сёстры жили в Варшаве, и он переписывался с ними – этого было достаточно, чтобы повесить на него ярлык «врага народа» и «контрреволюционера».
С одной стороны, открылись подробности этой трагической судьбы, с другой – выяснились родословные связи с городом Курмышом Симбирской губернии. Мой отец, родившийся в Курмыше, прошел лагеря и ссылки. А его дед – мой прадед – в конце XIX века служил настоятелем Богородице-Рождественского храма в Курмыше и приходился правнуком святому праведному Алексию Бортсурманскому. Открыв генеалогические связи, мы обрели в родословии святого, и этот узор судеб осветил нашу семейную историю с совершенно другой, неожиданной стороны.
К чему я это говорю? К тому, что краеведение живёт в определённой части общества как нечто добровольное, согласованное с самим собой, как предмет собственного самопознания, как деятельность, отвечающая на онтологические вопросы человека – о его месте в мире, его пути, его связи с прошлым и настоящим. Это подтолкнуло меня к тому, что нужно изучать саму метафизическую идею краеведения – стремления к знанию своей истории, к изучению своего родословия, истории нации, истории страны, истории государства. Причём, изучению, повторю, не навязанному кем-то сверху, а необходимому как личная потребность в самоопределении.
Я уверен, что краеведение есть часть национальной идеи.
В поиске определения национальной идеи наше общество сломано немало копий. Уже не одно десятилетие об этом ведутся споры и обсуждения среди политологов, философов, обществоведов. Но совершенно очевидно, что одно из составляющих национальной идеи – это знание своей истории. Чувство историзма – это фундамент не только для осознания самобытности страны и нации, но и для самоидентификации каждого человека. Никакие современные события, процессы и конфликты не могут быть поняты и разрешены без чувства историзма.
Вкратце напомню, какие вообще существовали национальные идеи. Мы все знаем формулу министра просвещения графа Семена Семеновича Уварова «Православие. Самодержавие. Народность», которая составляла национальную идею Российской Империи до революции. Она претерпела множество критических нападок и интерпретаций, но тем не менее на неё долгие годы официально опиралась идеология царской России.
Все мы, конечно, помним национальную идею, рождённую в огне Французской революции – пресловутую триаду «Свобода, равенство, братство», которая сейчас превратилась в абсолютное молоко, разведённое водой. Непонятно, какое братство? Что за равенство? В каком смысле? Между кем и кем? И что́ именно стоит за словом «свобода»? История говорит нам, что в чистом виде «свобода, равенство и братство» не существуют ни в одном государстве, ни в одной эпохе, ни в одном обществе.
Американское понимание национальной идеи – это «американская мечта». Грубо говоря, это карьера. Это собственноручно добытое благополучие, выраженное в материальном достатке. Идея «американской мечты» оказалась очень живучей – на неё до сих пор опирается часть западного и американского мира.
После объединения Германии национальной идеей была пангерманская формула «Германия превыше всего». После Второй мировой войны она была отвергнута и заменена на «Всё для общества». Нужды общества были поставлены выше нужд государства и отдельного человека.
Александр Солженицын сформулировал национальную идею как «сбережение гибнущего народа». Действительно, его больше всего волновал суицидальный характер русской истории, его тяга к добровольному или полудобровольному собственному истреблению – ничего подобного мы ранее не встречали в истории других стран.
Современное либеральное общество тоже определило свои составляющие национальной идеи: это «права человека», «свобода слова» и другие «свободы». Но мы видим, как современная цивилизация, употребляя эти мифо-формулы, полностью переворачивает их первоначальный смысл, подходя к обществу весьма избирательно. Оказывается, свобода слова распространяется только на определённую часть людей, а права человека касаются далеко не всех. Налицо полная деградация основ современной либеральной цивилизации, которая до сих пор претендует на главенствующую модель в мировом сообществе. И если раньше мы говорили о суицидальном характере русской истории, то теперь это качество гораздо в большей степени соотносимо именно с цивилизацией Запада. Достаточно окинуть взором современные процессы в западном обществе, действия и риторику нынешних либеральных политиков, чтобы увидеть, что эта цивилизация существует в парадигме самоуничтожения, причём, в неприкрытой форме: то, что раньше говорилось иносказательно и между строк, теперь произносится впрямую, начиная с открытых угроз в адрес неугодных социальных или этнических групп – и вплоть до шантажа развязывания ядерной войны, в которой не бывает жертв только с одной стороны. Гибель миллионов людей во имя процветания и идеалов другой части населения больше не считается геноцидом, а вполне органично встраивается в систему либерального мира.
Одно из самых замечательных определений национальной идеи мы встречаем у Владимира Соловьёва: «Идея нации есть не то, что она сама думает о себе во времени, но то, что Бог думает о ней в вечности». Эта формула помогла и мне сформулировать некие дефиниции национальной идеи.
Как для человека верующего, для меня это, прежде всего, идея религиозная, метафизическая: всё, что не противоречит евангельским истинам, должно быть востребовано для России. Это идея преображения эмпирической, социально-политической земной жизни, где правят зло и грех, несправедливость и порок, в жизнь подлинно духоносную, причастную Царству идеальных ценностей. Это идея сохранения традиционных ценностей (традицию следует понимать как способ передачи ценностей из поколения в поколение). Но что это за ценности? Это те признаки Небесного Отечества, которые в истории отражены в отечестве земном. Это сохранение красоты Творения Божиего. Это люди, народ – святые, герои, мученики, труженики, поэты и художники, живые и мёртвые, продолжающие свою жизнь здесь, – своим трудом, творчеством, всей своей жизнью выявившие образ и подобие Божие. Поэтому Россия – это не только территориально-географическое понятие, но и духовно-телесный организм.
Национальная идея – это идея государственности, державности: всё, что заботится о безопасности каждого гражданина, о свободе каждой личности, преумножает материальное и культурное богатство родины, всё, что организует людей, укрепляет Отечество и защищает интересы страны и ее суверенитет, является благом.
Кстати, о суверенитете, о котором мы так часто слышим от наших политиков, говорил и А. С. Пушкин. В одном из его знаменитых стихотворений есть потрясающие строки:
Нам заповедано от века,
По воле Бога Самого
Самостоянье человека,
Залог величия его.
Идею суверенности, «самостоянья» Пушкин распространяет на каждого человека. Этим человек, по мысли поэта, и интересен. И именно в «самостояньи» личности и реализуется Промысл Божий о человеке, заповеданный каждому из нас в земной жизни.
Итак, национальная государственная идея должна защищать суверенитет страны и каждого человека, при этом она не может быть угрозой для других стран и должна быть очищена от самодовольства, триумфализма, шовинизма, ксенофобии, анархизма, социального фашизма. Государственная идея основывается на конституции и законах страны, главным принципом которых является понятие справедливости и равенства перед законом.
Выборная власть обязана быть слугой этой государственной идеи, чтобы мы, христиане, не чувствовали никаких противоречий, когда возносим молитвы о «властях и воинстве ея», – чтобы у нас была возможность прожить «тихую и безмятежную жизнь во всяком благочестии и чистоте».
В этом определении национальной идеи есть и составляющая, связанная с краеведением, объединяющим элементом которого является естественное для человека стремление обладать памятью своего рода, памятью культуры и языка, памятью связи человека с Богом, с природой, с бытом, с историей края. Это часть, причем, очень существенная, народной души.
Количество просмотров — 147
